Юрий Одарченко | После России
Юрий Одарченко
1903–1960
Юрий Одарченко

В 1949 году в Париже вышел первый поэтический сборник 45-летнего владельца ателье по росписи тканей Юрия Одарченко — «Денёк». 


Стихи Ю.Одарченко — смелые и оригинальные, ни на кого не похожие, поразили и удивили: неизвестно откуда вдруг появился новый самобытный поэт.

(поэт Георгий Иванов)


Мальчик катит по дорожке 

Лёгкое серсо. 

В беленьких чулочках ножки, 

Лёгкое серсо. 

Солнце сквозь листву густую 

Золотит песок, 

И бросает тень большую 

Кто-то на песок. 

Мальчик смотрит улыбаясь: 

Ворон на суку, 

А под ним висит качаясь 

Кто-то на суку.


Можно нафантазировать такой мир, в котором Юрий Одарченко встречается с ровесниками — Даниилом Хармсом и Александром Введенским и сражается на левом фланге в составе объединения реального искусства... Но Одарченко мальчиком увезли в эмиграцию, он окончил Школу изящных искусств Парижа и открыл собственное ателье по рисунку на тканях, выполняя заказы крупнейших французских домов моды. 


Откуда — при внешне благополучной судьбе — такие стихи и страшные рисунки, которыми увешана мастерская; ловля зелёных чёртиков и алкоголизм; фантасмагорические истории со смертельным исходом и самоубийство?..


Он жил в двух мирах: нашем, обычном, и в мире низших духовных существ, причём так, что иногда оба мира сливались и разговор с ним становился по-настоящему страшным.

(поэт Кирилл Померанцев)


Я расставлю слова 

В наилучшем и строгом порядке — 

Это будут слова, 

От которых бегут без оглядки.


Помните у Хармса: Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьётся. У Одарченко от «брошенного» стиха разбивается привычная жизнь. 


Но слышится и музыка, вопреки всему — светлая музыка, которая никого не спасёт и иногда только утешает (поэт Юрий Иваск)


Божественное обещанье 

Бессмертия в нём слышишь ты. 

И нет тоске твоей названья 

Перед сознаньем красоты. 


Юрия Одарченко одолевали кошмары — по свидетельству друга, снимая комнату в отеле, он подробно рассказывал о жизни существ-элементалов под фундаментом гостиницы. Помимо болезненного пристрастия к алкоголю — родные буквально запирали Одарченко в квартире без одежды — он стал зависим от прописанного для успокоения брома — и вместо трёх ложек выпивал литр в течение дня. Добавьте к этому мучительную мигрень...


25 июля 1960 года Юрия Одарченко обнаружили у газовой плиты с резиновой трубкой во рту. 


Тоскливый мальчик или гений

Я о себе не говорю

Но вам на память подарю

Калейдоскоп моих мучений.

Владимир Смоленский
1901–1961
Владимир Смоленский

Во Владимире Смоленском поэт угадывался безошибочно. 


...и задумчивое, и бледное его лицо, тембр голоса, весь его романтический облик меня восхитил. (писатель Зинаида Шаховская)


Смоленский продолжал собой ту романтическую линию, где поэт становится полем сражения высокого и низкого, земного и небесного. 


Он не жалел себя: пил много, беспрестанно курил, не спал ночей, ломал собственную жизнь и жизнь других... Он влюблялся, страдал, ревновал, грозил самоубийством, делая стихи из драм своей жизни и живя так, как когда-то — по его понятиям — жили Блок и Леонид Андреев, а вернее всего — Аполлон Григорьев, и думал, что поэту иначе жить и не следует. (писатель и мемуарист Нина Берберова)


Владимир Смоленский родился в родовой дворянской усадьбе на Дону. После революции в дом с портиком о четырёх белых колоннах пришли люди, вывели отца — главу жандармского отделения — и расстреляли на глазах у семьи. Дом, отца и мать Смоленский станет вспоминать всю жизнь. 


Закрой глаза, в виденье сонном

Восстанет твой погибший дом —

Четыре белые колонны

Над розами и над прудом.


И ласточек крыла косые

В небесный ударяют щит,

А за балконом вся Россия,

Как ямб торжественный звучит. 


Давно был этот дом построен,

Давно уже разрушен он,

Но, как всегда, высок и строен,

Отец выходит на балкон...


Смоленский ушёл в Добровольческую армию и после поражения эвакуировался с её остатками из Крыма в Константинополь. Затем — два года в Тунисе и первые стихи, переезд в Париж. Молодые парижские поэты делились на двух мэтров — Георгия Иванова и Владислава Ходасевича. Владимиру Смоленскому ближе оказался Ходасевич. 


Тончайшие, исполненные подлинного чувства, умно—сдержанные стихи Смоленского... очень умны, изящны — по нынешним временам даже на редкость. Вкус никогда (или почти никогда) не изменяет ему. (поэт Владислав Ходасевич) 


Чернорабочий — студент Высшей коммерческой академии — бухгалтер в винном магазине. «Считаю бутылки», — говорил Смоленский. Но всегда и прежде всего — поэт. 


У Смоленского был звучный, красивый голос. Он декламировал особой манерой — медленно, нараспев. Русский Париж очень любил Смоленского. И в тот вечер его не отпускали, просили ещё стихов. Поэт много читал. Ему без конца аплодировали. (поэт Тамара Величковская)


Когда во Францию пришла война, Смоленский уехал в Аррас работать на часовом заводе, но решив, что в прятках от смерти смысла нет, на последнем поезде вернулся вместе с толпами беженцев в столицу. Он застал опустевшим русский литературный Париж: многие погибли во время нацистской оккупации, выжившие разъехались. 


А Владимир Смоленский продолжил мечтать о России и писать о стране, которую ненавидел, но не мог не любить.


О гибели страны единственной,

О гибели её души,

О сверхлюбимой, сверхъединственной

В свой час предсмертный напиши.


Он умер от рака горла, который сначала забрал его голос, а потом — жизнь.

Хмырoв|Хмырoв

Бедняк
<p>Хмыр<strong>o</strong>в|Хмыр<strong>o</strong>в</p>

Стоит на улице бедняк,

И это очень стыдно.

Я подаю ему медяк,

И это тоже стыдно.


Фонарь на улице горит,

Но ничего не видно.

На небе солнышко стоит,

И всё-таки не видно.


Я плюнул в шапку бедняку,

А денежки растратил. 

Наверно стыдно бедняку,

А мне — с какой же стати? 


Фонарь на улице потух 

И стало посветлее,

А пропоёт второй петух —

В могилу поскорее.


Над ней стоит дубовый крест 

И это очень ясно:

В сырой земле так много мест 

И это так прекрасно! 


***

Какое там искусство может быть,

Когда так холодно и страшно жить.


Какие там стихи — к чему они,

Когда, как свечи, потухают дни,


Когда за окнами и в сердце тьма,

Когда ночами я схожу с ума


От этой непроглядной темноты,

От этой недоступной высоты.


Вот я встаю и подхожу к окну,

Смотрю на сад, на тёмную луну,


На звёзды, стынущие в вышине,

На этот мир, уже ненужный мне.


Прислушиваюсь к шёпоту часов,

Прислушиваюсь к шороху шагов.


Какое там бессмертие — пуста

Над миром ледяная высота.

Уже доступно