В 1938 году в Париже вышла странное, скандальное и жуткое прозаическое сочинение Георгия Ива́нова — «Распад атома». 

...завтрашний живой человек скажет: не все книги, написанные в эмиграции, обратились в прах; вот одна, замечательная, она остаётся и останется (поэт и критик Зинаида Гиппиус) 

Огрубляя, можно сказать, что речь в этой прозе, насыщенной символическими порнографическими сценами, идёт о распаде человеческой души перед дрянным и обречённым устройством мира. 

Георгий Иванов, человек, интимно связанный со всякого рода бытовой мерзостью, но по-своему умница... Георгия Иванова, несмотря на его нравственное уродство, я считал самым умным человеком на Монпарнасе... (писатель Всеволод Яновский) 

Вернувшись после окончания войны в Париж, обнищавшие Иванов и Одоевцева жили в дешёвой гостинице, но в конечном итоге не смогли себе позволить и этого — пришлось уехать в пансион для неимущих лиц без гражданства на юг Франции. 

В эти годы писал свои лучшие стихи, сделав из личной судьбы (нищеты, болезней, алкоголя) нечто вроде мифа саморазрушения, где, перешагнув через наши обычные границы добра и зла... он далеко оставил за собой всех действительно живших «проклятых поэтов»... (писатель и мемуарист Нина Берберова)

Эти стихотворения вошли в последний прижизненный сборник уже тяжело больного поэта «Портрет без сходства» — Иванов успел представить его на творческом вечере в Париже, где собралось два десятка почитателей «первого поэта эмиграции». 

Руки и ноги Иванова были сплошь исколоты иглой, по одеялу и подушке бегали тараканы, комната неделями не убиралась (не по вине администрации), от вида посторонних с больным делались приступы то бешенства, то депрессии (писатель и мемуарист Нина Берберова)

Георгий Иванов умер от лейкемии 26 августа 1958 года и был похоронен в общественной могиле. В 1963 году его останки перезахоронили на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Но стихи его живы, и они в Россию — вернулись:

Что-то сбудется, что-то не сбудется.

Перемелется всё, позабудется...

Но останется эта вот, рыжая,

У заборной калитки трава.

...Если плещется где-то Нева,

Если к ней долетают слова —

Это вам говорю из Парижа я

То, что сам понимаю едва.