Если бы эмигрантская литература дала только одного Поплавского, то этого уже было бы достаточно для оправдания её на всех будущих судах.(Дмитрий Мережковский)

Факт наличия у Поплавского таланта был общепризнан в кругах русской эмиграции, где Борис был своего рода enfant terrible: флиртовавший со смертью богоискатель и богоборец, всегда — в тёмных очках. 

...в жизни он никогда не снимал чёрных очков, так что взгляда у него не было. (Нина Берберова).

Уже в Стамбуле семнадцатилетний Поплавский входит в Цареградский цех поэтов. В первые же парижские годы он мыслит себя художником, посещает знаменитую художественную академию, отправляется в Берлин осваивать мастерство портретиста. Но тяга к литературе и размышлениям приводит на философский факультет Сорбонны. Завсегдатай Монпарнаса, деталь его ландшафта, Борис Поплавский поставил ва-банк — и решил, что быть клошаром без гроша лучше, чем чернорабочим без сил и времени на литературу. Поэтому отчаянно бедствовал и много писал. Его часто видели в очереди за пособием по безработице. 

Дневной бюджет Поплавского равнялся семи франкам, из которых три отдавал он приятелю. Достоевский рядом с Поплавским был то, что Рокфеллер рядом со мной. (Владислав Ходасевич)

Внешне — карьера Бориса Поплавского стремительно развивалась. В эмигрантской прессе регулярно появлялись его стихи и проза — несколько первых глав романа «Аполлон Безобразов». Событием стал первый стихотворный сборник «Флаги». Но жизнь личная и бытовая протекала в шаге от катастрофы. Поплавский доводил себя до нервных срывов то фанатичными молитвенными бдениями, то попойками и драками; страстно влюблялся и горячо бичевал себя за слабость тела и духа. Как почти все русские эмигранты, Поплавский искал выхода для своей тоски по России:

...если Россия всё-таки пройдёт мимо личности и свободы (то есть мимо христианства с Богом, или без Бога), мы никогда не вернёмся в Россию, и вечная любовь будет тогда заключаться в вечной ссоре с Россией...

Один юнец, решившийся на самоубийство, от трусости решил прихватить с собой компаньона — им случайно оказался Борис Поплавский. Он погиб от передозировки наркотиков на глубоком творческом вдохе в тридцать два года. 

Вместе с ним умолкла та последняя волна музыки, которую из всех своих современников слышал только он один. И в литературных спорах, которые он вёл, часто крылось одно неискоренимое недоразумение, отделявшее его от его собеседников: он говорил о поэзии, они — о том, как пишут стихи. (Гайто Газданов)