Семья Алексея Эйснера эвакуировалась из порта Новороссийска в марте 1920 года — это бегство происходило в страшных условиях и было названо «Новороссийской катастрофой». 

В эмиграции совсем юный Алексей Эйснер продолжил учёбу в Кадетском корпусе в Сараево, а затем — поступил на филологический факультет Карлова Университета в Праге. Чехословакию 1920-х годов называли «Русским Оксфордом» благодаря целенаправленной государственной поддержке студентов и учёных-эмигрантов. В Праге же возникло легендарное поэтическое объединение «Скит поэтов», членом которого стал Эйснер. 

Горячая тоска по родине переплавилась в увлечение евразийством, и Алексей Эйснер стал сотрудничать с Союзом возвращения на родину. Эта объявленная большевиками амнистия для «возвращенцев», в реальности была жестокой провокацией с кровавыми последствиями. 

В 1929 году в пражском журнале «Воля России», выступавшем против вооружённого конфликта с большевиками, рассказ Алексея Эйснера был отмечен второй премией. Любопытно, что герой рассказа возвращался из эмиграции в СССР. 

К ностальгии и сотрудничеству Алексея Эйснера подталкивала нищета, доведшая до клошарства — от неё Эйснер бежит в Париж, где работает мойщиком окон и знакомится с Мариной Цветаевой и Сергеем Эфроном, уже тогда жаждущим возвращения на родину. 

Как и многим эмигрантам, поддавшимся тоске по дому, возвращение предлагали заслужить — так, Алексей Эйснер оказался на Гражданской войне в Испании, где виделся с Хемингуэем. Эйснер говорил, что отзвуки их бесед встречаются в романе «По ком звонит колокол». Прощение — а с ним советским паспорт — были заслужены в 1940 году: 

В сороковом году я приехал в СССР. Меня пригласили на площадь Дзержинского. Большие начальники сидели за длинным столом, угощали меня крепким чаем и бутербродами и расспрашивали, что я делал в Испании. Я рассказывал. Услышав, что на пути к Москве я пересёк несколько государственных границ, кто-то спросил:

— Какую границу пересекать было труднее всего?

Я ответил: Советскую.

Все радостно засмеялись, поздравили с возвращением на Родину, пожелали удачи.

Через неделю меня арестовали.

8 лет ГУЛАГа, 8 лет ссылки в Караганду, освобождение в Оттепель — чужая страна и никакого имущества. Фронтовые товарищи по старой испанской памяти выправили столичную прописку. 

Двадцать лет московской жизни Алексей Эйснер занимался переводами, журналистикой, служил театральным консультантом, написал книги воспоминаний о Марине Цветаевой, Илье Эренбурге, Эрнесте Хемингуэе... Кстати, его сын — Дмитрий Эйснер — стал сотрудником «Мемориала». 

Тогда как все волны русской эмиграции, утратив имя автора, цитировали под рюмку водки:

Надвигается осень. Желтеют кусты.

И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается с горя. А ты

Простодушно хранишь мотыльковое счастье...

P.S. Как-то Алексей Толстой, познакомившись с Алексеем Эйснером и выслушав его рассказ о жизни, воскликнул: «Ваша история тянет на миллион рублей. Вы рассказываете — я записываю. Миллион — пополам!» Книга не случилось — а жизнь бесценна или не стоит ничего.